«Бедный, бедный Гамлет». Текст А. Никонова.
Инженерный театр АХЕ.
На помосте-сцене, составленном из девяти квадратных столов, способных трансформироваться, весь в черном, с черепом в руках лежит и смотрит в высокий потолок автор. Нет, это не Шекспир. Это русский панк Лёха Никонов, тексты которого звучат в новом спектакле Инженерного театра АХЕ «Бедный, бедный Гамлет». Но речь здесь идет вовсе не о «тирании толкования» в духе Ролана Барта и его знаменитого эссе. Театр АХЕ идет дальше. Он соединяет автора и читателя в одном лице, создавая цепь вербальных и пластических ассоциаций на основе известного сюжета. Здесь сам автор словно совмещается с фигурой Гамлета, читая тексты в своей фирменной манере с внезапной модуляцией, уходящей в крик. И все, что происходит на сцене, происходит в его сознании. А оно, как известно, подвержено аберрациям, увлекая личность в ирреальные миры с алогичной перспективой. Здесь все закономерно. Как говорил философ Саймон Кричли в своей «Доктрине Гамлета»: «Мы все стали нерешительными Гамлетами, живущими в государствах, о которых мы знаем, что они прогнили».
И вечность таращится,
Там, где ровно ничего не произойдет,
Там, где Петроградка и террор заурядного
Сверкают в грязи —
Я поднимаюсь на эшафот
Из мутного и ох.. вшего вконец.
Так дотрагиваясь до больного,
Чувствуешь липкую хватку жили-были.
«Бедный, бедный Гамлет» — это спектакль с обманчивой, иллюзорной драматургической перспективой, устроенной по принципу графических работ нидерландского художника Маурица Эшера, когда нарисованная рука карандашом создает другую руку, рисующую ее же саму. Перед нами театральный имп-арт, где трагедию о Гамлете разыгрывает группа бродячих артистов, которая должна была в Эльсиноре представлять «Убийство Гонзаго» по просьбе датского принца. Так спектакль в спектакле становится спектаклем о спектакле, который придумал читатель, ставший новым автором, удивленно констатирующим:
От Дании легко сойти с ума —
Здесь ссоры, холода и казни,
И принц наш затевает что-то в том же роде.
Но «затевать» он начнет только лишь после того, как режиссер (Игорь Устинович) назначит роли, отметив артистов кистью-копьем, проведя лилово-черной краской по лицу: Гамлет — Ник Хамов, Гертруда — Гала Самойлова, Клавдий — Владимир Варнава, Офелия — Павел Семченко и далее по списку. Нашлось место даже для Йорика. У каждого здесь своя маска, своя функция, своя манера поведения. В этой интерпретации Гамлет впервые наденет маску смерти, а Гертруда с Клавдием станут скидывать всех придворных со столов в игре-поединке. Здесь многие из придворных будут хотеть занять трон, но он будет постоянно ускользать из-под них; здесь Гамлет будет метать металлические обрезы-ножи, втыкая их в поверхность помоста; здесь из стаканов будет литься песок времени и ритмически раскручиваться по столу пружинистой спиралью действия; здесь дуэль Лаэрта и Гамлета происходит в воздухе, над землей; здесь смерть словно пришла с мексиканского празднования Дня мертвых и отплясывает на столе, вовлекая всех в свой гипнотический танец, а в конце спектакля все будут рефреном повторять веселые куплеты о «мертвых датчанах».
Любовь? Какая тут любовь?
Когда лишь ненависть планету движет,
И я, признаться, тоже ненавижу,
Ничем не отличаясь от других.
Шекспировский сюжет помещен в никоновское размышление о времени, и они крепко спаяны между собой. Спаяны той геометрией духа, которую актеры театра АХЕ бесстрашно воплощают на сцене. Сложнейшие поддержки, трюки, прыжки, игра с предметами, импровизации — все идет на создание гротескной атмосферы макабрического карнавала, отменяющей любые эстетические понятия. Тексты Никонова не комментируют историю датского принца. Они словно протыкают действие шпагами иного смысла, идущего из глубины сознания, совместившего прозрачные кальки двух времен, соединившего ту связь, что вдруг когда-то порвалась. И эти знания оказались не веселы.
Все, что вы знаете, вам не дает покоя,
А это кое-что другое,
Нет, не безумие. Совсем наоборот!
Ведь для художника натура —
Что он захочет и возьмет.
Так человеческий мозг через воспоминание, через проигрывание сюжета в поиске ассоциаций монтирует новую реальность. Так происходит обряд посвящения, абсурдная инициация с трагической горизонталью, оформленная в отдельный хаотичный репетиционный процесс, отменивший все существующие школы и системы. Но попытка репетировать уже написанную судьбу так и не сможет завершиться. Автор ведь умер уже давно: актеры, получившие роли, даже специально песком из карманов его посыпали (ритуал перед спектаклем). А вот читатель-автор — пока еще нет, но явно стремится к этому:
Ведь смерть бессмертна!
Кто ее убил?
Она над всеми торжествует,
И мы в ее руках уже с рожденья.
Так что сильнее, чем она? <…>
Все отступает перед смертью.
Здесь действительно умрут все. Комически застынет в указующей позе режиссер, так и не докричавшись до артистов, не донеся до них своей мысли. Трагически исчезнет в жерновах помоста Гертруда, словно скинутая с высокого постамента в бездну неизвестности, из последних сил цепляющаяся за край волнообразно поднимаемого Гамлетом стола. Страшно будет превращен в сломанную куклу Клавдий с окровавленными руками и растянутыми, завязанными на шее колготами. Легко и буднично уйдет за смертью Гамлет, оставив на поверхности помоста с кривыми зубьями корону как символ обесценивания жизни.
Уже не помню всех значений слова «мир»,
Но знаю: все закончится ужасно.
Я мог бы стать поэтом, но нет сил
Менять корону на стихи.
В конце прозвучит хрестоматийный монолог. И, возможно, впервые в истории сценических постановок, его читает здесь за персонажа сам автор — нет, не Шекспир. Русский панк Лёха Никонов, тот, кто, пропуская через себя историю датского принца, пытается ответить на проклятый экзистенциальный вопрос «Быть иль не быть?». Для Никонова ответ находится в переводе Набокова, где «трусами нас делает сознанье».
На горизонте только тьма,
Мне снится мой отец в кровавой краске.
От Дании легко сойти с ума.
Источник: ПЕТЕРБУРГСКИЙ ТЕАТРАЛЬНЫЙ ЖУРНАЛ
Автор: АЛЕКСЕЙ ИСАЕВ
9 марта 2020