В ХОЗЯЙСТВЕ И ВЕРЁВОЧКА СГОДИТСЯ | «Петербургский театральный журнал»

Опубликовано на

«Конструктор для Фантиков». Инженерный театр «АХЕ» и театр «Барбузоны»

С театром «АХЕ» в последнее время происходят нешуточные метаморфозы. Любители странствовать по миру — они накрепко осели в своей уютной «Антресоли». Независимые одиночки — стали центром притяжения для молодых питерских экспериментаторов. Разрушители жанровых структур — потянулись к жанру.

Сцена скрыта за самодельным занавесом, перед которым приплясывают конферансье Максим Исаев и Максим Диденко, ритмичная музыка рвёт динамики. «Сиюминутное представление предметов и явлений с музыкой», — рекламирует хитрец Исаев предстоящее действо. Ему ли не знать, что примерно теми же словами рассказывал про свой театр Даниил Хармс. Новый спектакль «АХЁ» и К° пронизан хармсовским духом, причудливым юмором поэзии обэриутов — с их интересом к алогичным построениям, прагматикой поэтического языка, детскому инфантильному фольклору. Самоназвание «Конструктор для Фантиков» апеллирует к «бессмысленной» обэриутской лексике. Что за Фантики? Зачем им, Фантикам, конструктор? На помощь озадаченному зрителю приходит всё тот же вездесущий Исаев: фантики, мол, — это такие шуршашие бумажки, которыми можно любоваться ещё долго после того, как съешь саму конфету. Фантиками названы и сценки-скетчи, из которых состоит спектакль. Каждую сценку объявляет конферансье, приправляя свой короткий монолог остроумной болтовнёй в духе «маленького внутреннего кабаре». Так, в шуме и суете, предшествующей «представлению для детей и взрослых», нам озвучивают очень недетскую мысль: в случае театра «фантик» вполне равноценен «конфете», то есть «форма» спектакля и составляет его «содержание». Далее — два часа формотворчества, когда актёры с упоением вытаскивают из большущего «букета» комедийных жанров то один цветок, то другой, и предлагают их на суд зрителя. А как вам понравится буффонада? Или клоунада абсурда? Или лирическая клоунада?

Вот первый фантик. Фёдор Загвоздкин (Максим Кузнепов) и Пётр Лисичкин (Максим Диденко), молодые люди с нелепыми буратиновыми носами, по очереди предлагают друг дружке отобедать тем или иным блюдом: то крылышками куриными, то супом фасолевым, то пирожком с капустой. Каждое предложение сопровождается увесистым тумаком в духе площадного театра. Восторгу находящейся в зале детворы нет предела: наверное, так же хохотали дети веке эдакв Х[Х, наблюдая, как Петрушка колотит дубинкой бедолагу чёрта. К этому фантику вполне примыкает другой полуимпровизационный эпизод «Аргументы и факты», когда Федя и Петя с видом всезнаек начинают соревноваться в обзывалках. «Вы, Фёдор, настоящий вырубок», — заявляет Лисичкин, на что партнёр, поддерживаемый репликами из зала, парирует: «Это по вам, Пётр, дровосек плачет». Помимо препирательств с Петей Лисичкиным, Фёдор занят ещё и налаживанием романтических отношений с Рулоной (Илона Маркарова). Этой парочке посвящено несколько остроумных фантиков, в одном из которых долгожданный поцелуй «буратины» Феди и Рулоны оборачивается тем, что бедняжка остаётся без глаза. «Буратинная» тематика изучена ахейцами и их друзьями с особым тщанием. Все участники спектакля немножко буратины: и Иван Иваныч с непроизносимой фамилией (Максим Исаев), и Анисим Валерьянович Голливуд-Вертушкин (Павел Семченко), и мистер Булочкин (Александр Машанов). Судьбы их сложны, а порой трагичны: один побрился до состояния опилок, у других учительница-Рулона потребовала привести в школу родителей, так что им пришлось выволакивать на сцену стулья, доски и прочих деревянных родственников.

 

Впрочем, наиболее интересными, действительно законченными «фантиковыми» конструкциями представляются другие истории. Серия фантиков разворачивается вокруг свисающей с потолка верёвочки. Выходит, например, на сцену какой-нибудь из буратин, дёргает за верёвочку — и умирает. За ним с каменным лицом выворачивает второй, смотрит на валяющегося коллегу, пожимает плечами, дергает за верёвочку и тоже бухается на пол. Последний буратино, Голливуд-Вертушкин, с интересом смотрит на разбросанных по полу товарищей, собирается с духом, дёргает за верёвочку и… Все буратины оживают. Вертушкин падает. Всё. Где логика? А логики нет, причём ни в «действиях» верёвочки, ни в действиях персонажей. «Верёвочный» цикл завершается динамичной, истинно гротескной сценой: Петя Лисичкин дёргает всё за ту же многострадальную верёвочку, и тут же его тело начинает двигаться в диком экспрессивном танце. Надо знать резкую, острую пластику Максима Диденко, чтобы представить, насколько смешно и страшно это может выглядеть. С трудом преодолев собственное движение, герой снова дёргает заветную верёвочку. Танец прекращается. Но любопытному буратине не уняться: он дёргает опять, верёвочка остаётся у него в руке, а тело начинает выделывать немыслимые кульбиты. Это продолжается и продолжается до тех пор, пока конферансье не задёргивает сцену занавеской.

Другую любопытную Ффантиковую конструкцию создал Павел Семченко. В течение спектакля его герою, Голливуд-Вертушкину, то и дело приходили посылки: из Палермо, Гондураса, Токио, Нового Орлеана. Что можно сделать, например, с палермскими носками и макаронами? Само собой, насыпать макароны в носки, а носки натянуть на ноги! Или гондурасские бананы. Их можно засунуть в уши, а на шкурку поставить лыжу и покататься. Как же иначе? В общем-то, Семченко делает то же, что всегда делал «АХЕ»: «мобилизует вещь», в результате чего создаётся сюжет, но в этом спектакле — сюжет абсурдный. Завершающим элементом в «конструкции» Голливуд-Вертушкина становится фантик с тортиком. Все черты героя, обнаруженные в предыдущих сценках, связываются воедино, и перед нами возникает настоящий лирический клоун, милый и невероятно одинокий. На протяжении всей сценки, он так и эдак прыгает на дощечку, стараясь, чтобы тортик, стоящий на другом её конце, попал ему в рот. Действия исключительно бессмысленные.

Но почему-то, наблюдая за Вертушкиным-Семченко, невольно соглашаешься с Введенским, который считал, что «лишь в бессмыслице заключена истинная логика существования мира».

 

Источник: Петербургский театральный журнал
Автор: АЛЕКСАНДРА ДУНАЕВА
2010