«Фауст в кубе» пока исполняется как «генеральная репетиция». Это значит, что новый проект АХЕ, рассчитанный на несколько лет и включающий несколько стран, претерпевает многократные изменения сценической формы. Постоянным остается одно, как и всегда в работах актуального дуэта перформансистов Максима Исаева и Павла Семченко: классический герой не указывает на классический сюжет или текст — от АХЕ всегда стоит ожидать полной свободы в обращении с материалом, как литературным, так и любым другим. Даже настаивая на именовании себя «инженерным» или «оптическим» театром, АХЕ указывают прежде всего на свою «инаковость». Правила игры в их перформансах требуют присутствия на сцене не актера-лицедея, а бесстрастного и молчаливого реквизитора-фокусника, своими манипуляциями в пространстве гипнотизирующего зрителя. Но трюки и паззлы не являются для АХЕ самоцелью — главное, что в результате получается мрачнее, чем у Беккета, смешнее, чем в цирке, и душещипательнее, чем в мелодраме. Такой накал эмоций для современного театра оказывается сегодня ценнее всего, иначе как объяснить, что уже ставшие классиками мирового современного искусства АХЕ проходят как свои и на альтернативных, и на традиционных театральных фестивалях.
«Фауст», казалось бы, самый предсказуемый и банальный для афиши АХЕ сюжет. Максим Исаев и Павел Семченко всю жизнь играли в Фауста, не называя имен. Разносторонними талантами профессиональных фокусников — доктора, теософа, чернокнижника, некроманта и колдуна в одном лице — АХЕ овладели еще в своем театральном детстве. Пространство их перформансов (часто мастерские и галереи на Пушкинской, 10) — это пространство эксперимента, в котором оба интеллектуала-эквилибриста выступают поочередно в роли то препарируемой лягушки, то препаратора, а то и обезумевшего лаборанта, вонзающего скальпель в собственное тело.
Но если все прошлое АХЕ — Фаустово, отчего же в самом начале спектакля нас просят забыть о прошлом и не ждать визуальных трюков «в виде поджигания бороды и взрывания сосисок»? Вроде бы место действия все то же (лаборатория) и аксессуары узнаваемы: видны экраны, линзы, колбы и пробирки, по-прежнему вокруг все дымится и плавится. Но перемены бросаются в глаза: «Фаустом» АХЕ расстаются с собственным детством. Идентифицировав наконец своего главного мифологического героя, они тем самым прощаются с ним. В этом и есть смысл создания «автобиографии» Фауста, который по сюжету уже после смерти оглядывается на свою жизнь. Разумеется, открытая исповедальность АХЕ не к лицу. Они все же не хотят быть «нормальным» театром или оказаться пойманными без маски. А приближение к интимности автоматически означает и приближение к традиционной драме. Поэтому свои самые мощные театральные инструменты АХЕ на этот раз используют главным образом для создания эффекта отстранения. Для этого дуэту понадобились и другой актер на главную роль, и драматический текст.
В качестве героя — музыкант Андрей Сизинцев, ранее отвечавший в АХЕ только за звук. Его Фауст — диджей-радист, — ловя сигналы, читая текст (порой с листа), нажимая на кнопки, шурша кофейными зернами и тому подобное, нервно химичит со словами и шумами. Этим он развлекает не столько публику, сколько своих «создателей», которые наблюдают за тем, как их альтер эго старается вписаться в «ахешные» рамки. В роли текста — «Собственноручное посмертное сочинение доктора И. Фауста в 2360 словах» — монолог, напоминающий обрывки цитат сразу из всех священных книг, бульварных сонников, любовных писем, дневников интеллектуалов, восточных сказок, японских хокку и средневековых мистерий.
Сами АХЕ играют — как всегда, одновременно хладнокровно и трогательно — Мефистофеля, наблюдающего за стараниями своего «нового Франкенштейна» со стороны. Один (Максим Исаев) — извне куба, подвешивая себя за ногу к потолку, покуривая ароматический табак или транслируя свои послания на землю с помощью бегущей строки. Другой (Павел Семченко) — изнутри куба, суетясь «у плиты», макая кулаки то в кипяток, то в лед и освящая пространство для предстоящего ритуального вознесения Фауста. Главный же фокус отстранения от героя с его крайней эмоциональностью авторы решили, как и следовало ожидать, визуально и приберегли на финал спектакля.
В решающий момент, когда, по воспоминаниям Фауста, в громе и пламени фурии уже рвут на кусочки его тело, вопрос отождествления авторов и героя снимается сам собой: умирая, Фауст превращается… В кого — непонятно. Вместо него похоронили камень. А сам он — испарился, перешел в другое измерение, или, что еще точнее, возвелся в куб. Там и пишет свои посмертные труды. И в какие уравнения его ни вставляй, очевидно, что в кубе ему хорошо.
Источник: Коммерсантъ
Автор: АННА ИВАНОВА-БРАШИНСКАЯ.
20.12.2005