ПИТЕРСКАЯ ГРУППА ХУДОЖНИКОВ «АХЕ» НАЗЫВАЕТ СЕБЯ ТЕАТРОМ, ХОТЯ ЧЕМ ОНА НА САМОМ ДЕЛЕ ЗАНИМАЕТСЯ -— НЕПОНЯТНО
Еще три года назад, во время Театральной олимпиады, разгуливая по карнавальному саду Эрмитаж среди перформансов и интерактивных инсталляций питерских художников, я подумала, как же далеко друг от друга разошлись нынче акционисты Москвы и Петербурга. Москвичи; какое бы эффектное и многолюдное действо ни задумывали, строго называют себя художниками. Даже Бартенев и Петлюра, чьи яркие шоу разве что Киркорова не сопровождают, — и те художники. А питерцы, наоборот, рвутся на поле театра, дают свои перформансы на улицах, используют огонь, воду, много музыки и с удовольствием участвуют во всяких театральных мероприятиях. Быть может, что-то тут идет от старых традиций этого города, где с начала прошлого века артистический круг объединял людей театра с писателями, философами, художниками и композиторами, но главное — от традиций недавних: Сергея Курехина с его «Поп-механикой» и Славы Полунина с его «Караваном мира», принесших свободу в постперестроечное искусство.
В сущности все знаменитые сегодня на Западе питерские независимые театры варились тогда, в конце 80-х — начале 90-х, в одном котле. Сам Полунин со своими актерами, «Дерево», «До-театр», «Формальный театр» и созданный двумя художниками Русский инженерный театр «АХЕ». Эти команды, впрочем, и до сих пор все связанымежду собой не только общими воспоминаниями, но и совместными проектами.
В этом году на «Золотую Маску» в категории «Новация» номинированы сразу и «Дерево», и «АХЕ», оба — за спектакли, сделанные в Германии. Но если инфернально-пластическое «Дерево» Антона Адасинского попало в эту номинацию только из-за своей непонятной жанровой принадлежности (вроде не драма, но и не танец), то «АХЕ» для нас явление действительно новое и загадочное. Как о них судить — непонятно. Спектакли и перформансы «ахейцев» — художников Максима Исаева и Павла Семченко — в Москве видели очень немногие: кто на Театральной олимпиаде, кто еще раньше на маленьком фестивале «Гёте-Пушкин». С самостоятельными театральными гастролями они приехали в Москву первый раз в конце нынешнего января. Привезли спектакль «Пух и прах» и перформанс Риз &Р]ау.
Описывать спектакли «АХЕ» — дело довольно бессмысленное: времени понадобится много, а понятнее не станет. В них нет и намека на сюжет. Вот, например, «Пух и прах»: в нем участвуют двое мужчин (Исаев и Семченко) и женщина (немецкая актриса Барбара Зайферт). Они ходят и бегают, садятся и встают, одеваются и раздеваются, улыбаются, обмениваются взглядами, танцуют, падают, жгут бумагу, обсыпаются песком, опилками, пудрой и обливаются водой. Все это под музыку Николая Судника то в быстром, то в медленном темпе, с видом, может быть, немного нелепым, но деловитым, а не клоунским. Они все время играют предметами, собирая их и разбирая, меняя пространство и наполняя его то дымом, то светом, то дрожащими тенями, то сверкающими брызгами воды в лучах стробоскопа. Ясно, что пространство для «ахейцев» как для художников очень важно, потому они и называют себя «Инженерным театром». И тем не менее — поверьте мне — это не инсталляция, меняющаяся от действий «операторов» (именно так, а не актерами называют себя Исаев и Семченко). Это театр.
«Ахейцы» все время говорят, что у них нет «мессиджа», они не пытаются «достучаться до сердец» или что-нибудь изменить в мире и это их отличает от «настоящего» театра. Все это действительно так -— и втоже время лукавство. Хаос их спектаклей осмыслен и выстроен. Все действия на сцене — словно крошечные фрагменты разных сюжетов, мгновенные снимки, по которым угадываешь остальное. Чем-то театральные тексты «АХЕ», состоящие из «первоэлементов», напоминали мне тексты Льва Рубинштейна, где сюжет возникает из разложенных на карточки элементов речи, каждый из которых тянет за собой свой контекст. В «Пухе и прахе» «ахейцы» придумывают ряд образов-масок, что-то вроде солдат-балерина-доктор, герой-героиня-злодей. В общем, Арлекин-Коломбина-Пьеро, только нелепого, абсурдного, как бы «хармсовского» вида. И каждое, даже самое банальное действие этих героев становится знаком, наполнить смыслом который предоставляется зрителю. И вот один видит на сцене историю любви, разочарований, одиночества и т. п., а другой (как признавался «ахейцам» зритель в Тегеране) — «советскую историю от Ленина до Сталина». Этот текст несет в себе столько, сколько в него можешь вложить. А вложить в него можно много.
Впрочем, «Пух и прах» — один из самых простых спектаклей «АХЕ». В «Мокрой свадьбе» действия «ахейцев» крутились вокруг мужчины и женщины, которых они обряжали в свадебные наряды, обливали водой, заставляли ходить по грязи, макали их лица в жидкий желток, муку и золу, —и все это казалось свадебным ритуалом, инициацией, необходимой, чтобы покорные куклы стали живыми людьми. А Максим и Павел, ведшие «новобрачных» сквозь все эти испытания, выступали в роли создателей и отцов. Sine 1осо (по-латыни — «без места»), номинированный на «Маску», построен как спектакль-лабиринт со множеством комнат, похожих на сад, тюрьму, больницу или кухню (хотя, конечно, это очень условно), и движение по ним, кажется, должно ассоциироваться с познанием.
Человек в спектаклях «АХЕ» (может быть, поэтому «ахейцы» отказываются от настоящих, «переживающих» актеров) становится как будто нашим рецептором. Он ничего особенно не изображает, но с ним постоянно что-то происходит. И когда на него выливается вода, а потом дует ветер, нас передергивает, будто это нам холодно и мокро, нам грязь попадает в глаза и забивает ноздри, нам дым щиплет глаза и огонь жжет ладони, нам грустно, обидно, щекотно, неприятно и прочее. Хотя, казалось бы, никто не старается нас в этом убедить.
В своих самых веселых и заводных представлениях-перформансах «ахейцы» как раз и играют на зрительской чувствительности, проделывая опасные опыты над собой. В Plag & Р1ау, сыгранном уже не в Центре Мейерхольда, а на клубной сцене «Дома», они в бешеном танце под музыку, которую ставил их диджей, проверяли прочность и устойчивость всего, что было вокруг. Пока один хулиганил, другой расписывал стену за сценой, потом менялись местами. Словно алхимики и самоделкины, они носились среди множества приспособлений непонятного назначения и банок, где все кипело, дымилось и светилось разными цветами. Они макали в спирт и зажигали свои пальцы и поджигали друг на друге пиджаки, протыкали у себя над головой пакеты с водой и экспериментировали с горящими электрическими лампочками (один пытался прибить ее к голове другого — лампочка, разумеется, разбивалась). Резали лук и разминали его в руках под носом у зрителей, а потом этими руками протирали себе очки; пугали, пытаясь перед первым рядом сильным ударом разбить яйцо или выжать лимон; втыкали всюду пистоны — и на сцене один за другим взрывались предметы, включая сырую рыбу, чьи внутренности летели в зал. Зрители отшатывались, но хохотали. Павел топором отрубал Максиму носок ботинка — оттуда тек майонез, и Максим немедленно совал в дырку палец, чтобы попробовать. «Ахейцы», как мальчишки, которые все делают назло, с упоением играли в то, что запрещено, что опасно или пачкается. И что вы думаете? Обаяние зрелища было так велико, что нарубленные таким образом закуски и смешанный коктейль, которые в конце «ахейцы» выносили на палках в зал, словно для диких зверей, мгновенно были съедены сытой московской публикой.
Говорят, у себя на Пушкинской, 10, в питерском арт сквоте, вырастившем всех маргиналов, «ахейцы» показывают свои издевательские перформансы, вися на стульях, подвешенных на веревке в пролете между этажами. А несчастные зрители стоят на лестнице, вьющейся вокруг. Не видела, но верю: чистое хулиганство.
Источник: Афиша
Автор: Дина Годер
1 февраля 2003